Читать книгу "Время умирать. Рязань, год 1237 [СИ] - Николай Александрович Баранов"

бледно, скулы заострились, глаза запали, под глазами залегли тени. При виде любимого с печатью перенесенных страданий лица сердце Ратьши екнуло от жалости и нежности. А еще куда-то улетучилась вся безумная храбрость, подвигнувшая его нарушить все обычаи и придти сюда. Да и зачем он сюда пришел? Теперь и сам не понимал. Слова не шли из сжатого горла. Он молча стоял и смотрел на княжну, решив хотя бы насмотреться напоследок, раз уж все равно пришел. На переносице Евпраксии появилась легкая морщинка, а в глазах засветилось понимание. Встав с кровати, она легко, словно танцуя, подошла к Ратьше почти вплотную, уставилась снизу вверх своими глазищами в его глаза. Тот трепещущими ноздрями втянул неповторимый запах ее волос и тела. Голова закружилась, и ему пришлось напрячь всю волю, чтобы тут же по-медвежьи не заключить княжну в объятия. Помогло и то, что она легонько качнула головой и чуть отстранилась. Головокружение прошло, но язык Ратьше по-прежнему не повиновался. Тогда слово сказала Евпраксия. Опять слегка подавшись к нему, спросила:

— Любишь?

Ратислав стоял болван болваном, не в силах даже кивнуть.

— Любишь… — теперь уже не спрашивала, а утверждала Евпраксия. — И любишь давно. Я видела. Ведь так?

Наконец-то оторопь, напавшая на Ратьшу, немного отступила, и он смог кивнуть.

— А как же Федор? — в глазах княжны появилась непритворная боль. — Ведь он был друг тебе, почти брат…

— Федор мертв, — кое-как совладал с голосом Ратислав.

— Мертв… Мертв… — словно пробуя слово на вкус, почти прошептала Евпраксия. — Но ведь ты любил меня, и когда он был жив. Ведь так?

— В те времена я запрещал себе об этом думать, — прохрипел Ратьша. — Но теперь он мертв и я хотел, чтобы ты знала о том. О том, что люба мне…

— А ведь я просила тебя тогда, чтобы ты сберег моего Федора, — каким-то странным голосом напомнила Евпраксия и, подойдя совсем близко, провела кончиками пальцев по щеке Ратислава.

Сердце Ратьши глухо забилось где-то у горла. Он молчал, не зная, что сказать в свое оправдание. Но Евпраксия, похоже, и не ждала от него никаких слов. Немного помолчав, она заговорила снова:

— Мне рассказали. Потом, когда я смогла хоть что-то услышать. Рассказали, что ты ничего не мог сделать для его спасения. Это так?

Ратислав кивнул.

— Не мог… — глаза ее заблестели от подступивших слез. Евпраксия моргнула. Слезы побежали из уголков глаз чистыми прозрачными ручейками. Она досадливо тряхнула головой, вытерла щеки ладонями, повернулась, сделала несколько шагов в сторону ложа, остановилась, вновь обернулась к Ратьше, спросила прерывающимся голосом:

— Так зачем ты пришел? Просто сказать, что любишь?

Ратьша переступил с ноги на ногу, кивнул.

— Только за этим? Больше ни зачем?

Новый кивок.

— Скромен ты, витязь, — в голосе княжны появилась легкая насмешка, отдававшая, впрочем, горечью. — И тела моего совсем не хочешь? Нисколечки?

Евпраксия подняла руки, крутнулась так что подол сарафана поднявшись колоколом, обнажил ее ноги выше щиколоток. Потом, покачивая бедрами, вновь подошла вплотную к Ратиславу, почти коснувшись холмами грудей его груди, глянула в глаза призывно.

— Так действительно не хочешь? Подумай. Вот ложе, вот я. Прислугу ты спровадил. Так как?

Кровь гулко стучала в висках Ратьши. Плоть требовала свое, но разум и взлелеянная им за последние годы любовь не воспринимали такую вот легко предлагающую себя княжну, вызывая чувство отторжения. Разум и любовь победили. Его потянувшиеся, было, для объятий к Евпраксии руки, сжали плечи княжны, отодвинули подальше.

— Опомнись, — хрипло произнес Ратьша. — Помни, кто ты есть. Блюди себя в память о Федоре — траур еще не закончился.

Лихорадочно блестевшие черные глаза вновь наполнились слезами. Евпраксия протяжно всхлипнула, уткнулась лицом в нагрудник панциря Ратислава и горько, словно обиженный ребенок, заплакала.

— Ну что ты, что ты, — сдавленным голосом начал уговаривать Ратьша, легонько поглаживая ее по плечам. — Все хорошо будет. Ну не плачь…

— Прости меня, Ратиславушка, — сквозь рыдания шептала княжна. — Прости меня дуру. Я же совсем с ума здесь схожу в четырех стенах. То мертвый Федор мне мерещится, то татары ко мне и Ванечке руки тянут.

Она внезапно подняла голову, впилась глазищами залитыми слезами в лицо Ратьши, зашептала лихорадочно:

— А я домой хочу, Ратиславушка, домой. К теплому ласковому морю, жаркому солнцу. Домой к матушке и батюшке. Подальше отсюда, от холода, снега, бревенчатых стен этих, от злых татар. Подальше…

Она снова уткнулась в грудь Ратьше и плечи ее затряслись от рыданий еще сильнее. Ратислав легонько, чтобы не причинить боль прижал ее к себе, погладил по спине, по волосам, бормоча какие-то слова утешения. Потом, когда рыдания немного стихли, подхватил легкое, словно пушинка тело на руки и уложил на край кровати, налил из стоящего на столе кувшина воды в кружку, дал княжне напиться. Та прерывисто вздохнула еще несколько раз и затихла, ухватив обеими руками здоровенную ручищу Ратислава и прижав ее к щеке. Шепнула:

— Не уходи. Побудь еще хоть немного, Ратиславушка. С тобой хорошо, покойно.

— Я здесь, княжна, здесь. Никуда не ухожу. Не бойся.

Евпраксия глубоко вздохнула, еще сильнее сжала его руку, попросила:

— Ты ведь заберешь меня отсюда? Ведь, правда? И мы поедем с тобой ко мне домой к маме и папе. Они полюбят тебя. Правда-правда. Полюбят. Ведь получится так, что ты спас меня из этого страшного, окруженного врагами города…

Княжна замолчала, а спустя недолгое время Ратислав услышал ее ровное дыхание. Она спала спокойным сном. Может быть, в первый раз за весь этот прошедший страшный месяц.

Сколько так просидел на краю ложа, боясь пошевелить хоть пальцем руки, которую прижимала к щеке Евпраксия, он не знал. Дышал-то через раз. Смотрел и не мог насмотреться на милое, ставшее безмятежным во сне, лицо. В себя его привел скрип двери и осторожные шаги. Ратислав повернул голову в сторону звука и увидел Пелагею, подходящую к ложу, диковато косящуюся на спящую княжну и сидящего рядом с ней боярина. Бережно, стараясь не разбудить, Ратьша высвободил кисть руки из тонких пальчиков Евпраксии, поднялся навстречу княжичевой мамке, ухватил ее за плечо и вместе с ней направился к выходу из горницы. Выйдя в коридор, и плотно прикрыв за собой дверь, он сказал обмершей от всего случившегося молодухе:

— Ничего с княжной у нас не было. Это запомни. Перуном и Христом клянусь. Просто поговорили о Федоре. Мне он тоже не чужой был. Поплакала Евпраксия, не без того. Но теперь успокоилась. Вишь — заснула даже.

— Вот и я дивлюсь, — торопливо закивала Пелагея. — Почитай с самой смерти супруга толком не спит княжна, а если